Розанов Василий

РО́ЗАНОВ Василий Васильевич (1856, Ветлуга, Костромская губерния, — 1919, Сергиев Посад), русский мыслитель, писатель и публицист, православный.

В творчестве Розанова еврейская тема занимала исключительно важное место. Она была связана с самыми основами мироощущения Розанова — с его мистическим пансексуализмом, религиозным поклонением животворящей силе пола, утверждением святости брака и деторождения. Отрицая христианский аскетизм, монашество и безбрачие, Розанов находил религиозное освящение пола, семьи, зачатия и рождения в Ветхом завете. Вся еврейская религия в глазах Розанова представала как религия святого пола, святого семени. Выражением этой неразрывной связи пола с Богом было для Розанова таинство обрезания (см. пространную статью Розанова «Юдаизм», журнал «Новый путь», №7–12, 1903). Розанов жадно интересовался теми сторонами еврейской религии, в которых он усматривал освящение половой жизни, в частности обрядом омовения в микве. Описание этого обряда было сокращено цензурой в первом издании его книги «Уединенное» (1912) и восстановлено во втором издании (1916). иудаизм казался Розанову одним из древневосточных культов плодородия, близким к египетскому культу животворящего Солнца. Первый набросок своего «культа Солнца», в котором воедино слиты религия, пол и семья, Розанов дал в сборнике статей «В мире неясного и нерешенного» (1901). В книге «Библейская поэзия» (1912) Розанов восторженно писал о призвании еврейского народа, для которого Бог создал мир: «Но миру необходимо, что мы [евреи — редактор] были, и даже мир не удержится, если бы населения не стало: и мы должны множиться!». Из этого призвания, по Розанову, вытекает особенный характер любви у евреев: она «гораздо физиологичнее», чем у других народов, но эта физиология приобрела «бесспорно-священный свет, священный вкус, как бы храмовый, церковный аромат». К евреям восходит понятие «святая семья», усвоенное впоследствии другими народами. Особое восхищение Розанова вызывала Песнь Песней, «самая ароматичная и тайная поэма во всемирной литературе». Статья о ней вошла в составленную А. Эфросом антологию «Песнь Песней Соломона» (см. Песнь Песней); включена в сборник «Библейская поэзия». В статье высказывается, среди прочего, мысль о чувственном, преимущественно обонятельном восприятии евреями мира. Еврейский монотеизм Розановым трактуется как «единомужие»: Иегова есть ревнивый супруг Израиля. Преклонение перед еврейской религией, односторонне трактуемой в натуралистическом, «чресленном» духе, сопровождалось у Розанова резко критическим отношением к христианству, противопоставлением Библии как «книги бытия» Евангелию как «книге небытия». Христианство казалось Розанову враждебным религии рождения и жизни, апологией страдания, печали и смерти. Эти идеи с особой остротой Розанов выразил еще в 1908 г. в статье «Об Иисусе Сладчайшем и горьких плодах мира» (включена вместе с другими статьями сходного содержания в книгу «Темный лик», 1911). Резкие нападки на монашеский идеал христианства содержатся в книге «Люди лунного света» (1913), где истоки христианского аскетизма усматриваются в сексуальной ущербности определенных людей, в их бессознательной склонности к гомосексуализму. Задумываясь над «тайной отвержения евреями Христа», Розанов готов был признать правоту евреев, так как христианская проповедь, по его мнению, была оскорблением Бога-Отца, отрицанием заповеди «плодитесь и размножайтесь».

Еретические писания Розанова навлекли на него гнев церковных иерархов. Епископ Гермоген потребовал изъять из продажи книгу «Люди лунного света» и брошюру «Русская церковь» (1909), а их автора предать анафеме. Лишь из-за Февральской революции 1917 г., провозгласившей свободу печати, Синод должен был прекратить возбужденное против Розанова дело. «Розанов никогда не переставал страстно, телесно любить евреев» (З. Гиппиус). Но его антихристианский бунт смирялся его органическим консерватизмом, искренней любовью к русскому «бытовому исповедничеству», к семейным добродетелям православного духовенства, к освященным традицией формам русской государственности. Отсюда проистекали и элементы откровенного антисемитизма Розанова, столь смущавшего и возмущавшего многих современников. В обеих частях книги Розанова «Опавшие листья» («Короб первый», 1913; «Короб второй», 1915) рассеяны многочисленные высказывания о евреях — иногда восторженные, но гораздо чаще исполненные враждебности и страха перед пагубным влиянием евреев на русскую жизнь. «Еврей всегда начинает с услуг и услужливости и кончает властью и господством», — таков общий смысл этих высказываний. Даже русская литература, по мнению Розанова., «захватана» евреями, которым «мало кошелька: они пришли «по душу русскую». Евреев Розанов уподоблял пауку-кровососу, а погром — конвульсиям опутанной паутиной мухи в бессильной и безнадежной попытке самозащиты. «Крики на погромы, — утверждал Розанов, — риторическая фигура страдания того, кто господин положения». Осуждая погромы как грех и жестокость, настаивая на прямой физической защите евреев, Розанов в то же время требовал «освободиться от паука и вымести из комнаты все паутины».

Враждебность Розанова направлена в первую очередь против евреев — проводников западных идей, либералов и революционеров. Как бы испугавшись одобрения евреями его антихристианских высказываний, Розанов попытался в 1911–13 гг. как-то примириться с христианством. Свою проповедь религии пола Розанов оправдывал тем, что «дальнейший отказ христианства от пола будет иметь последствием увеличение триумфов еврейства». Чтобы избежать этого, «христианство должно хотя бы отчасти стать фаллическим». Во время дела М. Бейлиса Розанов выступил в черносотенной газете «Земщина» с серией статей (объединенных затем в книге «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», 1914), в которых пытался доказать справедливость обвинения евреев в ритуальном убийстве (см. Кровавый навет), мотивируя его тем, что в основе еврейского культа лежит пролитие крови (см. Жертвоприношение). Восхищавшее Розанова в Песни Песней «обонятельное» восприятие евреями мира (см. выше) привлекалось как доказательство извращенного влечения евреев к запаху крови. Идея исконной, непримиримой вражды евреев ко всем народам проповедуется в брошюре Розанова «Европа и евреи» (1914), где он призывал к освобождению Европы «от евреев, от семитизации европейского духа». Соединение восторженных гимнов библейскому иудаизму с яростной проповедью антисемитизма навлекло на Розанова обвинения в двурушничестве и беспринципности. За свои статьи о деле Бейлиса Розанов был исключен из Религиозно-философского общества (1913).

Презрение к «идеалам», готовность писать статьи прямо противоположного направления явились лишь внешним проявлением глубокой противоречивости всего мироощущения Розанова, в котором страстная любовь к плотскому, жизненному началу, отталкивавшая его от христианства, соседствовала с боязнью и нежеланием решительно порвать с этой религией. Бунт Розанова против христианства, при всей его дерзости, все же непоследователен. Отсюда — вопиющая непоследовательность во всем, в том числе и в отношении к евреям. Проклиная, Розанов в сущности славит их; прославляя — проклинает. Революция 1917 г., гибель дорогого традиционного образа жизни и быта воспринимались Розановым как всемирная катастрофа, от которой он пытался укрыться в Сергиевом Посаде, рядом с Троице-Сергиевой лаврой под Москвой. Там он печатал с ноября 1917 г. свое последнее, исполненное отчаяния произведение «Апокалипсис нашего времени» (1917–18). В нем с новой силой прозвучали христоборческие мотивы творчества Розанова. Страшные обвинения Розанов бросает Иисусу (в котором продолжает видеть Сына Божьего) в том, что тот обессилил, оскопил мир. Он «не друг человеков», но их поработитель и мучитель. Он похулил создание Божие, и за это на него «восстал праведный Израиль». Отвержение Иисуса евреями, утверждает Розанов, — это не странная ошибка, но отказ совершить страшный грех, «обменять душу свою на богатства мира и на власть над миром». В главе «Об одном народце» Розанов с мучительным недоумением вопрошает: как же случилось, что «народ, который всемирно был утешителем всех скорбных, утомленных, нуждающихся в свете душ, — теперь во тьме, и не только сам без утешения, но пинаем и распинаем...». В главе «Почему на самом деле евреям нельзя устраивать погромов?» Розанов попытался понять причины связи евреев с ненавистной ему революцией. Эту связь он счел залогом будущего провала революции, которая «слиняет, окончится погромами и вообще окончится ничем...». По мнению Розанова, «евреи — самый утонченный народ в Европе. Только по глупости и наивности они пристали к плоскому дну революции, когда их место — совсем на другом месте, у подножия держав...».

Розанов с неподдельным восторгом и умилением писал о духовном благородстве евреев, которые принесли в мир идею греха, научили европейское человечество молиться, и об уважительном, любящем отношении евреев к русским. Он каялся в своей клевете на евреев, утверждая, что «евреи во всем правы», и благословлял их: «Живите, евреи. Я благословляю вас во всем, как было время отступничества (пора Бейлиса несчастная), когда проклинал во всем. На самом же деле в вас, конечно, «цимес» всемирной истории: то есть есть такое зернышко мира, которое — «мы сохраним одни». Им живите. И я верю: «о них благословятся все народы. — Я нисколько не верю во вражду евреев ко всем народам. В темноте, в ночи, незнаем — я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле. Да будет благословен еврей. Да будет благословен и русский». В одном из предсмертных писем Розанов просил писателя и критика А. Измайлова проверить, «чтобы в магазинах «Нового времени» и складах были уничтожены, то есть реально и на глазах все четыре книги против евреев» (А. Измайлов, «Закат ересиарха», журнал «Творчество», №5–6, 1919, Харьков). Вместе с тем, в «Апокалипсисе» есть строки, свидетельствующие, что Розанов не оставил совершенно мысли о стремлении евреев если не править Россией, то, по крайней мере, прибрать к рукам всю ее торговлю. И он смиренно просил евреев «не обижать русских».

За две недели до смерти Розанов в своем завещании писал: «Веря в торжество Израиля, радуюсь ему». И предлагал московской еврейской общине взять половину права на издание всех его сочинений и в обмен обеспечить семью Розанова «честною фермою», которая давала бы ей средства пропитания. Предсмертная воля Розанова столь же двусмысленна и противоречива, как и все, написанное им о евреях: в ней и любовь, и неверие, и насмешка. В обеих своих ипостасях — юдофильской и юдофобской — Розанов предстает творцом субъективного мифа о евреях, иногда прекрасного, иногда зловещего, но всегда преображающего реальный облик еврейства силой художественного воображения.